|
Рассказ о конном туре 1983 года давности. Был найден на просторах интернета и понравился настолько, что решено было им с вами поделиться. Фамилия автора выясняется, но судя по стилю это отличный журналист (как минимум). Так что наслаждайтесь живой реальностью, привлекательностью и трудностями конного путешествия из первых уст. В рассказе есть моменты связанные с организацией тура с которыми категорически не хочется соглашаться. Они будут озвучены в конце текста. Также, просьба к специалистам - быть снисходительными и не обращать внимание на фразы типа "моя гнедая, с золотой гривой", всё таки это в первую очередь художественное произведение...
|
Твоим именем мне хочется назвать самый прекрасный полевой цветок. Но он уже назван.
Ромашка, моя гнедая, с золотой гривой... Ты была для меня самым любимым и самым ненавистным существом на земле.
*******
«Несбывшееся зовёт нас...» (А. Грин.)
У каждого — своё несбывшееся. От детского, не воплощённого «вырасту - стану капитаном». До несбывшейся вечной любви.
А мне так хотелось лошадь! Лет с двух, тогда Буланка из папье-маше вошла в мою жизнь как самый надёжный друг. Мечты юности разбились — из школы верховой езды меня выдворили через месяц. Тренер попался нервный. Тогда я выбрала фехтование. Но тоска по лошадям осталась. Поэтому, когда годы спустя мне попалась реклама «лошадиного» маршрута, взяла туристическую путёвку. На тележках-пролётках, по Башкирии, по красивым местам, с остановками на земляничных полянах — не отпуск, а идиллия. Но никто не знает своей судьбы. За три дня до отлёта маршрут отменили. Но был шанс, что на месте, в Уфе, найдётся что-нибудь равноценное.
Да, — любезно ответили в Башкирском совете по туризму, — пожалуйста. Интереснейший маршрут. Конечно, конный. Правда, верховой, но все ездят и все в восторге. Других вариантов не было. Путей для отступления тоже. Так я стала обладательницей путёвки с интересным текстом — мол, участник будущего 200-километрового верхового похода должен пройти соответствующую подготовку на ипподроме. Подготовка у меня была. Я твёрдо помнила, что на лошадь нужно садиться с левой стороны. От Уфы до Белорецка сорок минут полёта. От Белорецка до турбазы «Арский камень» — столько же на автобусе (расстояние — 18 километров, но соответствующие дороги)...
Просыпаемся от стука в окно. Вася, инструктор, будит нашу группу, пока такую незнакомую, не успевшую приглядеться друг к другу. Нас двадцать. Представители одиннадцати городов и шести республик. Пятнадцать женщин (и снова, вечная загадка — где отдыхают мужчины, ведь наконец-то имеет место демографическое равенство поколений, способных к походам). Судя по рассказам, собрались асы верховой езды. У кого это третий маршрут в седле, у кого — пятый. Можно слышать: «А вот в Адыгее...», «Помню, на Алтае...» Двое уже ездили по Башкирии. И все удивительно уверены в себе. Выбрав обязательные кирзовые сапоги, гружу рюкзаки со снаряжением в «десантный» грузовик. Остановка среди цветущих лугов. Синие палатки на склоне горы. Это летний лагерь, где ждёт нас таинственный табун.
*****
« — Девушка, у вас седло на шее!
— Да знаю, но что я могу поделать?»
(Диалог с инструктором)
И вот — утро, и желанная встреча с лошадью натуральной. Животное по имени Ромашка так и рвалось пастись, но, польстившись на обещанный сахар, очень прилично (временами) вело себя. В седле удержаться удаётся всё время заезда — целых двадцать минут. Что утешает. Хоть первые полчаса похода проеду верхом. Мягко говоря, не все коллеги по седлу блещут красотой посадки. То ли асы подзабыли своё искусство, то ли они вовсе не так многочисленны. Равенство в неумении — это так успокаивает. Выдали по уздечке и седлу. Личных. В звоне стремян есть что-то от колокольного. После обеда на склоне ромашкового холма — филиал шорной мастерской. Владельцы сёдел с любовью препарируют их, подтягивают ремешки неведомых названий. Деталей-то, деталей! Отстёгиваем крылья (ах, как красиво: «седла раскинули крылья»). А после никак не можем собрать — остаётся много лишнего. Как верно замечено коллегами, в разобранном виде седло напоминает скелет курицы (или цыплёнка табака). Дерева-то сколько! И подумать только — биться об него большую часть отпуска. Штопаю подпругу. Интересное занятие и, главное, длинное. Одуряюще пахнет полынь. А воздух такой густой и плотный, что можно резать кусками и раздавать друзьям.
******
«Новичкам везёт»
(Жизненное наблюдение)
Эмблема похода может быть такой: на грубой кирзе сапог — хрупкий, изысканный цветок дамской туфельки. Чего здесь только не цветёт! Орхидеи типа венерина башмачка. Что-то похожее на душистую жимолость, но — трава. Этакий ботанический рай, где берёзы — белым-белые — перемежаются с ярчайшей пихтой и лиственницей. Ощущение присутствия зверей. Куропатки вылетают из-под копыт. Наш первый переход — 12 километров. Мы ехали шагом, и земля кружилась вокруг нашей тропы. Именно такое ощущение. А ещё — ты стал выше, сидишь, будто на шкафу, а он смирно и мерно движется вперёд. Мой «шкаф» зовут Ромашкой. Та самая первая лошадь, с которой мы познакомились на тренировке. Рослая — в холке выше меня, грива золотая, а хвост тёмный. Красиво! И удивительно послушна — никаких хлопот, идёт себе за передней лошадью, я с неё оводов сгоняю. Так удобно сидеть, что можно даже вертеться в седле — вот справа проплывает куст розового шиповника, сзади за нами сомкнулся цветущий луг, а слева засинел неведомый хребет. Да так можно всю жизнь ехать. Никаких проблем! И мук никаких — ничего не болит, просто устали. Доехали, спешились, привязали коней. И Ромашка тут же оборвала уздечку — сосед не понравился. Ничего, зашью. Я же не знаю ещё её пристрастий. Развьючили, расседлали, растёрли — и повели пастись. Инструкторы стреножили наших коней, мы палатки поставили. Нормальный переход, интересное путешествие. Место красивое, река чистая, горы кругом. Потом пошли поить коней. Так хорошо — в кедах, в купальниках. Напоили, ведём назад — а Вася побелел и кричит: «Почему в кедах около лошади!» А почему бы нет? На ногу наступит? Мне, моя Ромашка? Да ладно тебе...
*******
"Потеряли мы нахальство, Йо-хо-хо,
А с нахальством и удачу, йо-хо-хо,
Так и рыщем наудачу — йо-хо-хо,
По болотам и лесам..."
(Почти разбойничья песня)
Похоже, игры кончились. Начинается суровая реальность. Всё делать самим. И седлать, и чистить. С уздечкой — сплошной позор. Лошадь смеётся. Столько ремней — какой куда? Сперва стояла смирно, но после второй бездарной попытки найти, куда же совать уши, а куда морду, явно хмыкнула и начала пастись. Так весь авторитет у лошади растеряешь. А эти подпруги! Сразу и не запомнишь, с какой стороны должны быть пряжки. А уж затягивать — хоть на скамейку вставай, которой нет — высоко ведь! Стремя болтается где-то в небе — никак ногу не вдеть. «Разверни лошадь, — устало советует Вася, — она же стоит на склоне, а ты под горой!» Наконец, выезжаем. Вчерашней бодрости нет — утомлённые мы какие-то. Оптимизма не заметно. То и дело останавливаемся: у кого подпруга ослабла, у кого ещё какие проблемы. На каждой остановке Ромашка рвётся пастись. Наступает на ноги — сразу на обе. Бездна впечатлений. Хорошо, хоть не в кедах. Дотаскиваемся до обеденного привала. Развьючиваем, рассёдлываем, растираем. Через 40 минут — снова чистим, седлаем, вьючим. Всё как-то не так. Потник сползает, седло чуть не надевается задом наперёд, стремена цепляются, и прочая какая-то нелепая суета. Стоило, конечно, лететь за тысячи километров, чтобы испытать своё полнейшее, абсолютное неумение что-то делать. Ну, а потом — этот незабвенный подъём. В поводу! По дороге, ставшей сплошной глинистой канавой. В сапогах 43 размера — на базе меньшего нет. И волоча за собой упирающийся «передвижной шкаф». Упирающийся — потому что нет для Ромашки большей радости, чем залезть в придорожные кусты. Альтернатива — вести под уздцы, но при этом варианте животное регулярно наступает на ноги. То ли развлекается, то ли показывает, что темп ей не подходит — медленно, мол. Когда мы, наконец, добрели до перевала, мне казалось, что я четыре километра тащила на уздечке паровоз. И снова ночь, и снова утро, и команда «В седло!» Проявляются всё новые черты характера кроткого животного. Уже укусила, уже лягнула (правда, не со злобы — похоже, по недоразумению). Постоянная досада на собственное неумение — то подпруга перетянута — ей тяжело идти, то не затянута как надо — седло на шее. Жалко зверя, и боишься его, и надоел до смерти. Неужели правда плачут, прощаясь с лошадьми?
В первый день и мне казалось, что на любом лугу, увидев «одноимённые» ромашки, буду грустить по ней. «Ах, — думаю я сейчас, — вот бы её украли!» Жаль, некому — идём по горам, по долам, где нет людей. Видно, друг друга нам не приручить — силы неравны. Не могу видеть в ней только средство передвижения. Жалко, когда копытом за камень зацепится. Но ни благодарности, ни любви к ней нет. Гнетущее чувство зависимости и моральной ответственности. И считаешь дни, когда всё это кончится.
|
 |
*******
«Если лошадь наступила тебе на правую ногу — это к хорошей погоде,
на левую — к дождю». (Походный фольклор)
О, наши немощи! Давно ли были «практически здоровы» — ведь привезли требуемые медицинские справки. А теперь — будто сорок лет прошло, и тело стало тебе обузой. Ноги не ходят, руки не сгибаются, а спина наоборот — не разгибается, и эта ненормальная слабость — только бы сесть (если уж нельзя лечь). Усталость накапливается в геометрической прогрессии. Наслаивается. Снится: так устала, что привязала лошадь к палатке. И теперь она пошла и тянет за собой и палатку, и тебя в ней. А тут ещё Вася кричит: «Неужели нельзя нормально поставить лошадь!» Просыпаешься от крика «Подъём». Снова вставать. Снова искать Ромашку по всему лесу. Тащить в лагерь. Снова чистить, седлать, вьючить. Холодея, ждать команды «В седло!» — попробуй, вскочи, опираясь на растянутую ногу. А потом — час за часом переход, когда твоя задача — не любоваться пейзажем и собирать букеты с седла, а ни на шаг не отставать от хвоста впереди идущей лошади. И это — при независимом характере твоего собственного животного, которое терпеть не может этого занудства. Вот бы забраться в кусты, попастись, отстать хорошенько, а потом скакать вдогонку — вот это жизнь! Думаю, ты права, Ромашка, но закон есть закон, ему приходится подчиняться. И тебе, и мне — манипулируя поводом, пытаясь удержать тебя от вольной жизни. Я стараюсь не ободрать тебе губ трензелями, у меня уже все пальцы стёрты уздечкой — сплошные мозоли. Лошадь в восемь раз сильнее человека. Так написано в энциклопедии. А когда это единоборство идёт день за днём, хочется только одного — сползти по седлу (куда уж там — соскочить) — и тихо прилечь у копыт. И пусть хоть стреляют. Днёвка — остановка на день. Подарок судьбы. Есть время вспомнить о себе. Отмыться, отлежаться, «зализать» раны. Этого хватает у всех. Кого лягнули, кого куснули, кого сбросили. Жарко — все в купальниках и кроссовках (компенсация за ненавистные сапоги). И результаты общения с «благороднейшим из животных» на виду. Девчонок будто пытали. Самый выдающийся синяк у Риты — через всю ногу, как радуга — две синих полосы, а в центре — багровая. Как прав был Иа-Иа: «Душераздирающее зрелище — вот как это называется». Но если честно — мы изумительно везучи. Бронхит самозалечивается, ушибы рассасываются, укусы зарастают без заражений. Обычная дань походным «богам» — малой кровью. Ни у кого не откусили уха, не оттоптали копытами пальцев, никто не сломал руки, падая с седла — случаи, имевшие место на этом маршруте. Нам везёт. А ещё мы осторожны, или хотя бы стараемся ими быть. Поняли — лошадь, в принципе, животное миролюбивое. Только нужно помнить об исключениях и, по возможности, не подставляться.
*******
"Прощаюсь. Но всё-таки верю,
Что крикну — встречайте!"
(Песня — предсказание).
Есть много способов определить, хороша ли группа. Один из самых точных — отношение к заболевшим в походе. Вариантов тут много. «А что я, хуже?» — мол, и у меня найдётся, чему болеть, а тут ещё кому-то помогай. Или — «молчаливое неудовольствие» — навязался на нашу шею, работай за него. До — безымянного варианта — просто взять на себя чужое ночное дежурство, подменить на заготовке дров для костра, посочувствовать — без сентиментальной жалости, поддержать — весело. Именно этот, последний вариант и действует в этом походе. Значит, с группой повезло. Профессиональных наездников, конечно же, среди нас нет. А есть: студентка консерватории, педагоги-музыканты, преподаватель университета, научный сотрудник, проектировщик, инженеры, психолог... Психолог — это Лена, наша староста. Третий раз на маршруте. Не надоело? «Нет, мне интересны люди и лошади, а они каждый раз разные». В самые тяжёлые моменты перехода запевает отчаянную «разбойничью» песню. У всех ночных костров — с гитарой. Стоп-кадр: сияющее утро, зеленым-зелёная поляна, а в высокой траве кружится золотая от загара Ленка и поёт: «И от этого балета, и от этого балета закружилась голова». Кружится после ночи, которую пела напролёт — «по заявкам». Лидер? Да, безусловно. И, думаю, отличный психолог. Маша — лучшая наездница, максимум опыта: походы плюс постоянные тренировки на ипподроме. С одного взгляда замечает наши «лошадиные» проблемы и моментально их решает. Любопытная пара: маленькая Галя и её Хвоя, известная злюка и кусака. Но Галка относится к ней так же, как к своим малышам - с любовью и дисциплиной (она воспитательница в детском саду, опыт-то какой!) И очень скоро неприступная Хвоя бегала за ней следом, но продолжала огрызаться на всех прочих представителей человечества. Доброта — и вправду дар. Ира придала нашему походу цель. Мы, всегда ищущие логику, громко изумлялись, почему все идём и идём — весь световой день, чёрт-те куда, чёрт-те зачем, вперёд, всё вперёд, без остановок, как от погони. А Ира предположила — мы — как экспедиция Пржевальского — наше дело — пройти и дойти. Посмеялись и больше к логике не прибегали. Бессмертный походный фольклор, созданный Ритой, тонкий юмор Володи, спокойная ирония Льва. Крылатая фраза Светы о своей Афродите: «Чувствую, подошла сзади и кладёт руку на плечо...» Каждый вносит своё — улыбку, неповторимый эпизод, слово, нежданный подарок ко дню рождения в лесу. Ржание и нежное дыхание в ухо — тоже. Ведь нас пятьдесят: двадцать человек, двадцать лошадей, десять жеребят. А когда расстанемся, то всем уже не собраться. Даже если чудом встретятся снова двадцать двуногих, так будет пусто без тридцати остальных. Без ста двадцати, ставших родными, копыт...
******
«Всегда держись начеку!»
(Козьма Прутков)
Бить или не бить — вот в чём вопрос. Ну, с чужими лошадьми всё ясно (как с детьми): неслухи, ничего не хотят знать и делать, слов не понимают, шлёпнуть уздечкой — единственное средство. Но на свою-то как рука поднимется? Как Света просила в самом начале: «Ты стегни мою, а то я боюсь с ней отношения портить». Сперва — да, лошади просто боишься — она куда сильнее. Но где-то на пятый день понимаешь — просто крепче. Везёт на себе тебя, да ещё дом для тебя, и еду, и спальник, чтобы тебе было тепло и мягко. Всё, вплоть до надувного матраца, купальника и крема для лица. По восемь часов в день. По самым жутким дорогам. Причём ещё неизвестно, где коню труднее идти — по левой, чуть заболоченной тропе или по широкой дороге, где транспорт ходит. Они же некованы, щебёнка забивается в копыта, ступать больно. Ну так вот, как ты станешь бить своего родного зверя, протащившего тебя на своей спине весь долгий, невыносимо жаркий день? Когда вы вместе (в поводу) перебирались через чёрную трясину, и ты так боялась, вдруг он, твой друг, провалится, и ты ничего не сумеешь сделать — не вытащишь же на руках — тяжёлый. Или переправлялись через бесконечные грязевые броды, через реки — ледяные, течение сбивает — ни разу не оступившись. И ты знаешь, что нет лошади сильнее и надёжней, чем твоя — перескочит, выплывет, вынесет. В ситуации сложной на неё можно положиться абсолютно. Но в «мирной» жизни! Эта постоянная ирония! «Невинные» забавы — на крутом, но не опасном спуске остановиться — внезапно, рывком. Похоже — из чистого любопытства. Этакий исследовательский интерес — вылетишь ты из седла или удержишься. Скосить глаза на тебя. И с невинным видом начать чесаться. Это когда вся колонна упёрлась в ваш общий хвост, чужие лошади скользят на склоне, а всадники советуют «врезать этой Ромашке сапогом». Дёрнешь за уздечку, хлопнешь ладонью по атласной шее: «Пошли. Свинья ты всё-таки, Ромашка». И — вперёд. До новых этюдов. Вот уж в чём недостатка не было. Излюбленный — «Умирающий лебедь». Им неизменно отмечался первый час перехода. Начало было разнообразным. Например, на выезде из лагеря животное спотыкается сразу на обе передние ноги и начинает отчаянно хромать. Только вот странно — «хромая» нога через пять мирут меняется — пока в числе «пострадавших» не окажутся все четыре — даже задние, которые вроде бы вообще ни при чём. Ты не реагируешь — хромота очень быстро проходит. Следующая интермедия — борьба с уздечкой. Внезапно несчастная лошадь начинает в ней задыхаться (хотя это практически невозможно — под нижним ремнём свободно проходит кулак). Фыркает, мотает головой. Ещё метров сто — чуть не копытом бьёт себя в грудь — подпруга, мол, перетянута (проверишь — снова бесстыжее враньё). Утренняя разминка в остроумии обычно завершалась на первой остановке (у кого-то что-то произошло). Все нормальные лошади стоят — ждут. Ромашка, страдальчески поведя глазами — мол, с одной лошади слезли, подпругу перетягивают, а ты сидишь — глубоко вздыхает. И как есть — с вьюками и с тобой на спине — укладывается на землю. Но — вот интересно — достаточно аккуратно, чтобы не придавить тебе ногу. Подымаешь. Обычно на этом утренний спектакль заканчивается. Теперь — до привала. Там она остановится одновременно с первой лошадью и вперёд не сделает ни шагу — как ни дёргай уздечку и не толкай шенкелями — пока не развьючишь и не снимешь седло. Только тогда уйдёт с дороги. Что ж, у каждого свой характер. Может, и хорошо, что лошадь одомашнили явно не до конца. Интересно, не захотели? Ведь гораздо интереснее иметь рядом с собой четвероногую личность, чем покорную машину на копытах. Или не смогли? Потому что кони — слишком яркие индивидуальности. Хорошо, что Ромашка не злая. А красивая какая — кавалерийская лошадь для командира. Ну как ты будешь хлестать её, когда день за днём растираешь тёмную от пота спину, гладишь, посыпаешь детской присыпкой искусанную в кровь грудь (совсем загрызли подлые оводы!) Чистишь три раза в день, каждую шерстинку на боках разглаживаешь — только бы грязь не осталась — иначе сотрёт подпруга, больно будет твоему зверю. Тут не схалтуришь, даже если падаешь с ног. Потом, когда солнце сядет, ведёшь на водопой, и пусть она застрянет в любимой траве — и ни с места — всё равно жалко хлестать. Она ведь не обязана быть моей тенью. Будь она жестокой — при её-то силе — затоптала бы копытами, искусала бы зубами-жерновами, раздавила бы о встречное дерево. Благородное животное. Значит, и тебе надо быть не хуже. По крайней мере, человеком.
*******
«Дети — цветы жизни»
(Известная истина)
Их девять. Маленьких, смешных, то и дело пристраивающихся пососать, хотя уже умеют и траву кусать. Официальных имён у них ещё нет, и каждый «владелец» кобылы-мамы придумывает, как звать наследника. У Володи — Конёк, у Иры — Тарпанчик (и правда, похож на дикого коня — чёрная полоса по серой спине). А у Гали — Хвоёнок (дитя Хвои). Гроза всего отряда. Хулиган и приставала. Всюду — на привале, на переходе, на водопое — слышался крик-предостережение: «Осторожно — Хвоёнок!» Остеречься, действительно, стоило. Непревзойдённый специалист в лягании. Это было его страстью. Встанет на тропе и ждёт — подойдёт взрослая лошадь, мирная и смирная, а он лягнёт её в морду — и ускачет по кустам. Поэтому не было хуже кары, чем идти в строю за Хвоей. И у неё характер — не сахар, и укусить может, а тут ещё этот маленький хулиган на тропе войны. Вот вырастет, достанется кому-то счастье... А вот Квинту любили все. Она родилась в одном из походов этого лета — в пятом, поэтому так и назвали. Дитя Почтарки — пожилой, когда-то похожей на арабскую, кобылы, теперь побитой и потёртой, с отвислым брюхом. Молока у неё мало, поэтому все в тревоге, что Квинта плохо развивается. Очень ласковая лошадка. Хвост — как девичья коса, как ветка лиственницы пушистой. Гривка — мягкая, изумительного цвета — будто только что выкрасили свежей хной. А копытца крошечные — на ладони умещаются два. И бежит это ласковое чудо за нами километр за километром — весь двухсоткилометровый круг. А потом ещё один. И ещё. Пока не повзрослеет. Там уж как судьба сложится. А конёк будет очень умный и славный. На марше то и дело слышен Васин приказ: «Пересчитать детей!» Считаем. Все. Никто не заблудился — девять. Кто же знал, что числу наших жеребят было суждено измениться! Было утро перед последним переходом. Что перед последним — радовало. Что утро — привычно огорчало, тем более, об этом переходе были наслышаны, и давно. Тридцать километров, бесконечные болота. Решили выйти пораньше — будет резерв времени — сможем передохнуть в пути. Начинаем седлать. И вдруг — изумлённый крик Маргариты: «Вадим, Вадим, скорее! Жеребёнок!» Да, теперь мы долго никуда не поедем. Привязываю своё сокровище и иду смотреть на новорожденного. Смешной жёлтый кузнечик коленками назад. Ростом с козлёнка, ступает довольно уверенно, пытается найти, где выдают молоко, тычется, глупый, мордашкой в мамин хвост. Держу Клавку за узду, а Маргарита суёт мордочку зверёнка в нужное место. Смешно! Ведь на Клавдию все пастухи рукой махнули — старушка, пять лет не было жеребят. А как смеялись над Маргаритой, когда она твердила — слышала, как бьётся у лошади сердце с правой стороны, кобыла жеребая. И ведь она, инженер, оказалась права! То-то лошади так ржали перед рассветом — словно кричали. Знали, что случилось.
Сидим у костра. Оказывается, Вадим уже в третий раз «принимает роды» на маршруте. «Хозяйка» предлагает — назовём Маргариткой, сокращённо — Марго. Ждём, пока новорожденная немного окрепнет. Но сегодня вернуться на базу должны обязательно — контрольный срок, иначе начнут нас искать. Обедаем, седлаем, выходим. И Марго, не пройдя и ста метров, начинает спотыкаться. Длинные ноги заплетаются. Клавдия ржёт, кидается к ней. Ясно, что собственным ходом тридцать километров жеребёнку не пройти. Оставить негде и не с кем. Вадим берёт Марго на руки, устраивается в седле, медленно переправляется через реку. Но новорожденная верхом ехать не хочет — дёргается, сучит ногами. Тогда достали «пелёнку» — палатку — и по всем правилам запеленали жеребёнка. Так и везли — то Вася, то Вадим, — тяжёлого, беспокойного. То и дело останавливались — «пелёнка» сбивалась. Услышав: «Стой!», Маргарита и Маша соскакивали с лошадей, и начинался новый сеанс пеленания и кормления. Чем дальше, тем Марго становилась темпераментнее — всё сильнее отбрыкивалась. Но стоило уложить на бок — глаза закрывалась, тяжёлая голова перевешивала, тонкая шейка опадала — «ребёнок» засыпал. Так везли и пеленали, пеленали и везли. Все тридцать километров буреломной дороги, с прыжками через чёрные колдобины, по болоту. Но зато маленькая Марго теперь выдающаяся лошадь — провела день своего рождения в седле.
********
«У кого что болит — тот о том и говорит...»
(Народная мудрость)
Лежим с Гулей в палатке. Каплет дождь. Лежим и перебираем, что в мировой литературе написано про лошадей. «Я понимаю, что испытала Анна, когда Вронский упал — очень страшно это видеть» — говорит Гуля. А я понимаю, почему так плакал Вронский, погубив коня из-за небрежности, неумения или тщеславия — не так уж важно, из-за чего. Страшно, что погубил. А у Ромашки вчера была кровь на уздечке. Посмотрела — на губе ранка. Где, когда? Может, когда летели через реку — она выдернула тогда уздечку из рук — повод-то я перед прыжком отпустила, только не рассчитала, что Ромашка одним скачком может перелететь так далеко. Вот ей и не хватило длины повода... Или это она потом, об ветку, когда продиралась через «мордохлыст»? И помазать губу не даёт — задирает морду или отпихивает мою голову своей — звук при этом — как из пустой бочки. Твержу: «Глупая ты, Ромашка, глупая, слышишь, как звенит?» Чем дальше — тем лучше понимаю её. И её страсть к «своим» тропинкам, путям, где никто не топтался до тебя, мне достаточно близка. Вот интересно — то, что мы похожи характерами, — совпадение? Или каждый находит в своей лошади что-то от себя? Мы и внешне похожи на своих лошадей. Вот только как точнее: были или стали похожи? Вон Гуля косит глазом настороженно, как её Шайтан. Инна встряхивает короткой чёрной стрижкой, совсем как её Яшка — гривой. А Лена похожа на всех жеребят сразу — летящие светлые волосы, бронзовый загар и улыбка — наверное, вечная. Мы живём лошадиными интересами. Стоит только послушать эти профессиональные разговоры! «Нужно набрать пустырника и сделать настой, чтобы шею промыть, а то она начала воспаляться». Можете быть уверены, что так у нас заботятся только о лошадиных шеях. «Нет уж, одна я к твоей Хвое не подойду — хочется ещё немного пожить. Давай ещё кого». «Ласточка, стой спокойно, птичка моя, рыбка, цветочек мой...» «Этому бы цветочку...» Это идёт мучительный процесс навьючивания. Исповеди у костра — опять о них, четвероногих.
— Я посмотрела — у него кровь на морде. «Яшенька, что с тобой?» А у него слеза выкатилась. Я сама чуть не заревела.
А песни! Излюбленные сюжеты — конечно же, конские. Вон звенит Маринин голос: «Тут я вышла. По мне конь, вижу. Коль по нраву мне гнедой, не отдам его другой...» Света выводит: «Ты гуляй, гуляй мой конь, Пока не поймают, Как поймают, зауздают шёлковой уздою». А Лена перебирает струны и будто говорит сама с собой: «Куда же ты едешь — ведь ночь подступила к глазам? — Ты что потерял, моя радость? — кричу я ему. А он отвечает — ах, если б я знал это сам...» Знакомая песня, а слышишь совсем другое. Потому что теперь знаешь, каково, когда «мой конь притомился, стоптались мои башмаки», и не очень-то чётко представляешь себе дорогу. Ясный огонь для тебя сейчас очень конкретен — это тот костёр, который мы зажжём на Шушпе, когда замкнём кольцо перехода. Песня была о нас. Но и о чём-то ещё. О будущем, наверное. О том, что мы потеряем, благополучно вернувшись...
******
«Ночь глубока.
На тёмный небосклон
Восходят звёзд соединения.
И конь стоит, как рыцарь на часах...»
(Н. Заболоцкий)
Ночное — это традиция конных походов. Обряд. Вряд ли есть практическая необходимость в первой ночной «вахте» — с полуночи до трёх. В полной темноте кони стоят на месте, дремлют или о чём-то шепчутся, положив тяжёлые головы на спину друг другу. Но костёр горит. Сидят дневальные, подкидывают ветки. И мало кто проедет мимо этого ночного огня. Лагерь неподалёку от просёлочной дороги. Вот, разрезая темноту светом фар, прибежал трактор. Остановился. Грохотала мимо кошёвка — и тоже стоп. Странная телега. Невиданная. На колёсах — настил из досок, к нему приторочена корзина. Громадная, плетёная. Этакая колыбель — удобная, пружинящая, сам не выпадешь и вещи дорогой не растрясёшь. А то стук копыт оборвётся у самого костра. Пастух. Ищет стадо. Ну и седло у него — воплощённая наша мечта — подушка, притороченная к лошадиной спине. «Хозяин приходил, табун распугал». «Хозяин» — как всюду в тайге, его высочество медведь. Ну, а «табун» — стадо молодых быков, чёрных, как эта ночь, с прямыми рогами, сильных, стремительных — находка для корриды. Ночь переваливается к утру, всё стихает.
Меняются «вахтенные». Им дежурить с трёх до шести. Исчезают зелёные звёзды, всю ночь пролежавшие на дне реки. Просыпается туман, а за ним — и лошади. Малышка Квинта лежит под Почтаркой. Жеребячий хвостишко и роскошный взрослый хвост движутся в одинаковом ритме, будто мерно отбивают такты. Наверное, у них психологический резонанс. Роса с кулак — как трава не обломится! А чей-то жеребёнок — ещё не встало солнце, не поймёшь, чей — забрёл на берег. Спускается к реке, поводя громадными ноздрями, чуть оскалил зубы. Пьёт — словно помпа работает — тот же звук, и равномерность, и сила. И в то же время — что-то древнее и звериное. Будто нюхает, чем пахнет эта чистая ледяная вода, несущаяся в дремучих берегах. Сейчас встанет солнце. Все лошади уже проснулись и ждут его.
******
«Конный пешего не разумеет»
(Возможно, скифская поговорка)
Можно ли рекомендовать наш маршрут любителям красивых видов? Я бы не рискнула. Хотя места эти изумительной красоты. Существенное «но»: задача всадника — не пялиться по сторонам, а следить за хвостом передней лошади (священная дистанция) и, естественно, за поведением собственной. А это настолько захватывающее занятие, что эмоций для пейзажа просто не остаётся. Фиксируешь чисто автоматически: вот пихта появилась, вот лиственница, там орхидея мелькнула — из Красной книги. Справа — гнездо глухаря. Слева лиса выскочила. Серая скала, ставшая золотой от камнеломки. Синие увалы, как в енисейской тайге. Березняк — будто в отбеливателе кипятили — такой же в Забайкалье растёт. И хрустят под копытами твоей лошади ботанические раритеты. Но бывало... Восемь вечера, а мы всё в седле, уже начинаешь дремать — хоть привязывайся. Обещанные «два километра до стоянки» тянутся уже час. К эстетическим наслаждениям расположены меньше всего (о, эта вечная мечта — только бы лечь!) И вдруг лес кончается, словно его обрубили. И, кажется, под самыми копытами коня — провал. А в нём — озеро. Странное, потустороннее — вода и синяя, и зелёная, и опаловая сразу. Один берег из чёрных, будто обугленных, вздыбленных скал. Другой — белый как сахар, пологий, домашний. А над озером, точно повторяя его неожиданную форму летящей птицы, кружатся два орла. Любовались природой обычно на днёвках. Лежишь (наконец-то!) Небо голубое. Берёза белая до невероятия, зелёные ветви раскачиваются так мерно, так плавно — плывёшь в них. А над головой, в этой блаженной синеве — чьи-то протёртые до дыр носки... Вид с перевала: тени от облаков можно на километры мерить. Совсем круглая земля внизу. Синие хребты, перемежающиеся и переслаивающиеся. Интересные горы: шествием вершин это не назовёшь, нет здесь снежного величия, в чём-то даже подавляющего. Зато они притягивают. Чисто «самолётный» вид. Бабочек столько, что можно заповедник открывать. Вон ползёт по уздечке, трепещет леопардовыми крыльями, невиданная, ржаво-пятнистая. Уселась на блокнот и закрыла полстраницы каштановая, словно жемчугом расшитая. Обуваешься — и вытряхиваешь из ботинка сразу пару дюжин крылатых созданий. И всплывают стихи: «Луг нашёл я с травою, что найти не легко. Над гвоздикой одною двадцать семь мотыльков, что найти не легко». Это не здесь — у нас хоть тридцать семь. Хариус кишит в реке, заглядывает в вёдра с компотом, прыгает через перекат. А перекат такой, будто белые лошади скачут против течения. Ах, какие вечерние облака над хребтом! Форма всё время меняется — но на лошадиные темы. То розовые, скачущие, то уже синие — анфас — задумчивый лошадиный лик... Гора за горой. За увалом — увал.
*******
«И мы будем живы,
Покуда любимы»
(Походный вальс)
Рыжегривая разбойница! Ну как ты сумела — тихо, не стукнув копытом, — пробраться в душу? И расположилась там пастись — как на лугу. Когда? Может, в то утро, когда я искала тебя по всем лесным оврагам, — без толку, а потом на дороге увидела свежий след копыт, ведущий и горам. И сердце упало — ну, конечно, моя, размотала путы и ускакала — на волю, куда глаза глядят. Такие же маленькие копыта — всего в половину туристского ботинка. В тоске вернулась в лагерь, а от палаток мне навстречу спускалось ты, моё стреноженное рыжее чудо. И радостно уткнулось в ладонь мягкими губами. Мы, оказывается, искали друг друга. Или, когда мы летели над лесной дорогой? Ни галоп, ни рысь, — просто кто-то слизывал расстояние. И все обиды слизнул заодно. Странное существо летело над землёй — четыре скачущие ноги. Две головы, почти слившиеся в одну, и два сердца. Я перечла все мифы о кентаврах, но так и не знаю, сколько у них было сердец, — одно или всё же два, конское и человечье? Хорошо, что им не надо было расставаться. А как расставались мы? В принципе — спокойно. Только что был миг триумфа — мы дошли, мы победили, всё тяжёлое — позади, нас встречает весь лагерь, на нас смотрят, нас фотографируют. (Естественно, ты, Ромашка, отказалась сниматься со всеми — зачем нам дешёвая популярность?) А потом рассёдлывали — в последний раз. Что в последний — не верили. Привыкли — обычная работа. И ты привыкла к обычному окончанию рабочего дня — бережно брала с руки хлеб (сэкономленный, дефицитный). Только в звоне стремян была печаль. И раздался приказ: «Снять уздечки!» Последний раз мы столкнулись лбами, я расстегнула жёлтый ремешок — скачи! Ты замерла, двинулась к остальным, и твоя золотая грива поплыла впереди, над волнами лошадиных голов и тел...
Так ты исчезла, а я всё не верила, что навсегда. Не верю и сейчас. Хожу по когда-то знакомым улицам. Так странно — я стала ниже ростом на добрый метр. Где они, мои четыре надёжных копыта? По утрам не нужно седлать троллейбус (что, впрочем, большое облегчение). Люди вокруг ходят и ездят — но все бедные, безлошадные. И абсолютно не понимают глубину своей бедности. Нищенства — сказала бы я. Ведь все они родились кентаврами, только не знают об этом. Лошадь объездили тысячи лет назад, значит, полёты верхом у нас в крови. А мы теперь летаем так низко, так редко — во сне. Лошадь — не роскошь, а средство передвижения. С такой же алой кровью, что у тебя. Любящее, привязчивое. Без которого и жить-то не знаешь как. У автомобиля нет атласной шеи. Нельзя погладить и прижаться, почувствовать, как жилка бьётся. И всё же жаль, что нет у меня машины. Её бы я продала и выкупила Ромашку. Наверно, это сказано и о людях и лошадях: «Мы с тобой одной крови — ты и я».
Мы с тобой, Ромашка.
1983 г.
Теперь рецензия на организацию тура: Вообще-то текст нашёлся не случайно. Говорят (а кое что я даже смутно помню), что в доперестроечной России туризм, в том числе и конный поддерживался государством и всячески пропагандировался. Были школы инструкторов, методички, требования, квалификации, массовость и поточность. Поэтому собиралась любая информация про то как это было, в целях самообучения и перенятия опыта. Однако... видимо на самом деле, судя по рассказам очевидцев, шоколадного было не много. Особенно если рассматривать ситуацию через призму модного нынче, мягкого и гуманного обращения с животными. Выводы сделаны такие: На наших турах глубокобеременные кобылы жеребящиеся чуть ли не под всадником и наравне со всеми 200 километров тащащие на своей спине груз работать не будут. Кобылы с подсосными жеребятами младше двухмесячного возраста на турах работать не будут. Чай не в средневековье живём... Лошади не притворяются - перемежающаяся хромота при начале движения и исчезающая в дальнейшем это явный признак больных копыт и суставов. Копыта у туристической лошади должны быть здоровыми. Два инструктора на двадцать человек, из которых пятнадцать женщины - это мало. Группа в двадцать человек это слишком много. Хоть и прибыльно. Но знаете, что радует? Люди приезжающие на конные туры не изменились. Да, вы действительно такие как здесь написано - "... ну как ты будешь хлестать её, когда день за днём растираешь тёмную от пота спину, гладишь, посыпаешь детской присыпкой искусанную в кровь грудь (совсем загрызли подлые оводы!) Чистишь три раза в день, каждую шерстинку на боках разглаживаешь — только бы грязь не осталась — иначе сотрёт подпруга, больно будет твоему зверю. Тут не схалтуришь, даже если падаешь с ног. Потом, когда солнце сядет, ведёшь на водопой, и пусть она застрянет в любимой траве - заслужила. " Если что и делается не правильно, то не со зла. В по незнанию. А это исправимо. Например, знакомством с советами бывалых инструкторов конного туризма. Советы собраны в следующей статье "Инструктор не желает вам зла, он просто выполняет инструкцию" Вернуться
 НАВЕРХ
|